Хочу, чтобы русская культура не закончилась на нашем поколении

В апреле 2010 года в Москве открылись две выставки, привлекшие внимание как профессионалов, так и любителей искусства, - и обе эти выставки связаны с именем коллекционера и мецената Виктора Бондаренко. Центральный музей древнерусской культуры и искусства имени Андрея Рублева представил выставку икон из собрания коллекционера под названием «Все остается людям», а Московский музей современного искусства - выставку «Всегда другое искусство», на которой представлено собрание современного искусства, принадлежащее Бондаренко.

Виктор Бондаренко ответил на вопросы Инны Пуликовой (журнал «Русское искусство»).

И.П. Как давно вы начали собирать коллекцию, которая представлена на выставке «Всегда другое искусство»?

В.Б. Собирать коллекцию - лет десять, вероятно... Хотя работы современных художников я спорадически покупал и раньше. 1997 год, Пушкинский музей, выставка «Мир чувственных вещей в картинках» - там уже были представлены мои вещи. В 1988 году я приобрел у Константина Худякова его первую работу, «Автопортрет», ¬- она написана в 1970 году на пеленке его новорожденной дочери.

И.П. То есть нельзя сказать, что вы много лет, до последнего времени собирали классическое искусство, иконы и вдруг заинтересовались современным искусством?

В.Б. Нет, конечно... В 1992 году мы с Валерием Дудаковым, который работал в Советском (впоследствии - Российском) фонде культуры, организовали выставку в Нью-Йорке, в Лонг-Айленде, в Музее графства Нассау. В целом экспозиция носила название «Русское искусство ХХ века. Годы авангарда. Годы гласности». Часть «Годы авангарда» была сформирована Российским фондом культуры из работ, принадлежащих частным коллекционерам. Там были работы Шагала, Родченко, Гончаровой, Ларионова... А вот половина «Годы гласности» была составлена из коллекции, которую мы собрали с моим тогдашним партнером.
Выставке «Русское искусство ХХ века» предшествовала серьезная подготовка. За три года до этого, в 1989-1990-м, мы осуществили программу, по которой художники из СССР имели возможность создавать свои произведения непосредственно в Америке. Мы сняли для них мастерские, потом построили целую студию на 5-й авеню. Организовывали встречи с редакторами ведущих арт-изданий, искусствоведами. Нами была привлечена целая плеяда художников-семидесятников: Сергей Шаров, Константин Худяков, Александр Рукавишников, Сергей Шерстюк. Вот сейчас я отмечал свое шестидесятилетие, куда были приглашены те, кто участвовал в подготовке той самой выставки. И мы вспоминали, как в 1990 году отмечали вместе мои 40 лет в пригороде Нью-Йорка...
Но еще раньше, в 1980-е годы, я столкнулся с продажей и приобретением предметов русского классического искусства, когда стал директором единственной галереи русского искусства в Нью-Йорке. Галерея называлась «Татьяна». Тогда я познакомился с Толей Беккерманом, папой Сони Беккерман (Соня Беккерман - первый вице-президент Sotheby's и глава департамента русского искусства в Нью-Йорк.- РИ). Беккерман тогда занимался американской художественной школой, я - русской. Интересно, что сейчас у Толи серьезная галерея, и он теперь тоже занимается русскими. С тех же времен я знаком с Владимиром Царенковым, одним из самых уважаемых дилеров и коллекционеров русского искусства.
Именно этот опыт - классическое искусство в 80-е, современное в 90-е, икона в 2000-е - позволяет мне легко переходить от одного к другому - от классики к современности, не зацикливаясь на чем-то одном.

И.П. Когда вы начали собирать иконы?

В.Б. В конце 1990-х годов. У меня уже сформировались подходы к классике и к современному искусству, поэтому к коллекционированию икон я приступил с широким эстетическим кругозором, отсутствовавшим у прежнего поколения собирателей. Считалось, что нужно собирать только древнее. Если вы возьмете практически любую монографию по иконе 1960-70-х годов - Алпатова, Лазарева и других, то увидите, что все заканчивается на XVII веке. Мастера Оружейной палаты - это рубеж, за который никто не заглядывает. Дальше - «черная дыра», церковное искусство как будто перестало существовать. А я считаю, оно было не менее мощным и в синодальный период, вплоть до начала XX столетия.

И.П. Прошли три выставки икон из вашего собрания: 2003 год - «И по плодам узнается древо», 2008 год - «Иконы эпохи династии Романовых», 2010 год - «Все остается людям». Произведения, которые участвовали в этих выставках, - это части одной коллекции или это три коллекции, которые вы собирали последовательно одну за другой?

В.Б. Это части одной коллекции. Я должен сказать, что первая часть уже находится у нового владельца (в одних руках), который продолжает пополнять ее новыми памятниками иконописи. Я сейчас говорю о коллекции, которая выставлялась в 2003-м. Вся же моя коллекция, все три части, составляет около 400 икон. Я хотел бы, чтобы она находилась в одних руках, в одном месте, доступном для искусствоведов, знатоков, любых граждан, интересующихся русской иконой. Одним словом, чтобы был создан музей. И такая договоренность с новым владельцем есть.

И.П. Получается, что даже при том, что часть коллекции уже находится у другого владельца, вы не теряете с ней связи.

В.Б. Мы вместе работаем, и я думаю, что общие усилия плюс моя настойчивость дадут результат. Новый владелец оправдывает мои чаяния, я уверен, что коллекция не будет разрознена и появится музей.
Что я вкладываю в это понятие? Просто снять помещение, развесить иконы или картины и назваться музеем - совершенно не правильно. Хотя вокруг таких примеров полно. Музей предполагает развитую инфраструктуру: выставочный, научные, реставрационные, издательские отделы. Музей должен также проводить выставки, в том числе международные. Должна быть серьезная финансовая структура (в качестве организатора музея.- РИ) с постоянным кэш-фло (cashflow - поток наличных денег.- РИ), поскольку музей - это убыточное предприятие. Если кто-то полагает, что на этом можно заработать деньги, он заблуждается. Однако здесь можно заработать моральный капитал, что иногда не менее важно. Это согревает душу, когда ты что-то делаешь для своей страны, для своего народа. Что-то берешь, что-то отдаешь, вся жизнь состоит из этого.

И.П. По поводу этого будущего музея: кроме ваших икон и коллекции нового владельца, могут ли в музее быть иконы, принадлежащие другим коллекционерам?

В.Б. Последние четыре года новый владелец тоже активно собирает, думаю, в его коллекции около 200-300 серьезных памятников. Все, что я делаю, стараюсь делать на прочной основе, и новый владелец настроен так же. Чтобы проектируемый музей мог внести серьезный вклад в культурное строительство, необходимо сотрудничать как с коллекционерами, так и с музеями. Какие формы примет это сотрудничество, покажет будущее.

И.П. Как вам удалось собрать подобную коллекцию? Ведь в то же самое время многие люди со средствами и с желанием приобретать иконы не смогли приблизиться к уровню вашего собрания. Вам просто повезло, вы оказались в нужное время в нужном месте, вы дали больше денег?

В.Б. Не думаю, что это только удача. Особенно, если говорить о покупке первой части коллекции - я просто платил самые высокие цены. Занимаясь искусством на Западе, я знал, что за вещи первого ряда платятся соответствующие деньги. Некоторые собиратели пытаются торговаться, даже когда им приносят супершедевр. Это в корне неправильно. Произведения искусства первого ряда, лучшие работы не продаются с дисконтом. Они продаются с премией. Представьте на минуту, что на рынок попала картина Леонардо да Винчи (а его вообще на рынке нет) - «Джоконда». Два-три миллиарда она могла бы стоить, если рисунок Леонардо был продан за 11,5 миллиона.
Так вот, возвращаясь к вашему вопросу, я просто сообщил дилерам (я тогда опирался на двух-трех), что за самое лучшее я согласен давать лучшую цену. Деньги как магнит, притягивают лучшие вещи. Если вы объявите, что покупаете лучшие яхты, особняки, бриллианты и, не торгуясь, платите самую высокую цену, то, конечно, вещи такого порядка к вам придут. Большие деньги имеют такое странное свойство. Так что загадки никакой нет.
Но везение тоже имело место. Как-то попалась икона, вся черная, под олифой, кто-то уже делал там пробы, было видно, что эта икона из мастерской Оружейной палаты. И когда с иконой начал работать реставратор, там открывается подпись: Василий Уланов, 1720 год - знаменитый изограф Оружейной палаты. Если в музеях есть более пятидесяти икон работы его брата, Кирилла Уланова, то Василия Уланова - только восемь. Это, конечно, настоящее везение.
Или еще - на выставке «Все остается людям» есть восемь икон праздничного ряда иконостаса: Благовещение, Вход в Иерусалим, Воскрешение Лазаря, Тайная вечеря, Омовение ног апостолам, Моление о чаше, Распятие, Вознесение (1680-е гг., Оружейная палата, № 11 по каталогу выставки.- РИ). Человек долго их держал для себя, но из-за кризиса ему понадобились деньги. Накануне 2009 года этот праздничный чин предложили мне. Нужно было сразу выделить большую сумму денег, и я не стал долго раздумывать.

И.П. Почему вас привлекло собирание икон?

В.Б. Эмигрировав в США в 1978 году, я много лет прожил вне своей культуры. Тогда я понял, что Родина для меня это понятие не абстрактное, а очень конкретное, которое нельзя отделить от себя, так же как нельзя из ребенка вычленить гены родителя. Невозможно изъять из состава человека гены одного из родителей, не убив при этом его самого. Точно так же и чувство Родины. Я патриот, я всегда задумываю проекты, которыми хочу заявить обо всем том хорошем, что есть в нашей цивилизации, даже зная, что этого хорошего не так уж много.
В 1991 году я создал журнал «Паспорт в СССР» (после развала Союза - «Паспорт в новый мир»). В конце 1993-го основал журнал «Военный парад» («Military parade»), которым владел до 2006 года. Сегодня это основной «рупор» достижений оборонного комплекса России, он выходит на русском и английском языках. Издательский дом «Военный парад» помимо журнала также издает каталог «Оружие России» и за годы существования издал десятки книг, посвященных оборонному комплексу России.
Для меня это еще и гражданская, просветительская миссия - показать высокие достижения моей цивилизации. Если мы говорим о ВПК, который всегда является флагманом промышленности, то самолеты МиГ и «Сухой» можно считать настоящими произведениями искусства, не менее совершенными, чем «Головка» скульптора Бранкузи.
Русское искусство, особенно в XX веке, внесло существенный вклад в сокровищницу мировой культуры. Быть может, наша лепта меньше, чем у искусства Франции, Италии, но мы дали миру кое-что весьма значимое. Тот же русский авангард, та же русская икона. Широко известно, как был поражен Матисс, познакомившись с иконным собранием Щукина. Он произнес что-то вроде: «Вот это то, что я искал всю жизнь, а русские иконописцы уже сделали в XIV-XV веке». Но, понятно, что на самого Матисса икона уже не могла кардинально повлиять - он уже сформировался как художник к тому моменту. А вот на его младших современников, на наш авангард, она оказала громадное влияние: на Малевича, к примеру.

И.П. Когда, на ваш взгляд, произошли изменения в отношении к иконе? Когда пришло понимание, что икона - это ценность. И культурная и финансовая?

В.Б. В 1970-е годы мне приходилось покупать и продавать предметы антиквариата, включая иконы. Уже тогда я видел, насколько наш «неокультуренный» народ не уважает фундаментальную основу своего художественного искусства - иконопись. С другой стороны, специалисты ценили иконы, но главным образом до XVII века. В последние годы ситуация поменялась, благодаря - не буду скромничать - и моим выставкам, монографиям и каталогам, изданным мною к этим выставкам.
Выставка, в моем понимании, столь же неотъемлемая часть жизни коллекции, как и каталог. Поэтому к каждой выставке я готовлю эксклюзивное издание, включающее не только репродукции, но и исследования специалистов. Издавать каталоги нужно по-серьезному, «по-взрослому», такие издания - формообразующая компонента определенного направления в искусстве. И если уж вы любите икону и готовите издание, то не идите по пути малобюджетного «совкового» книгоиздания. Пусть издание будет меньше по размеру, но качественное в полиграфическом и текстовом отношении.

И.П. Издание книг - это тоже искусство, требует понимания и вкуса...

В.Б. Ну, взгляните хотя бы на эту книгу. Не буду называть, кто составлял, кто издавал, потому что сами по себе публикуемые памятники - высшего уровня. Но качество издания таково, что, извините, даже альбом открывать не хочется. Я больше скажу: если имеешь коллекцию в 400 икон - продай одну, но издай книгу, достойную того искусства, которое она представляет. Ведь икона - наши корни... Я сейчас правил статью для другого журнала и там был вопрос: как у меня получается собирать два столь разных направления в искусстве...

И.П. Действительно, иконы и современное искусство...

В.Б. Икона, я уже говорил, это как гены прабабушек и бабушек. Она всегда присутствовала в нашей жизни, людей крестили, венчали, отпевали под образами. Это корни могучего тысячелетнего дерева, а современное искусство - крона, молоденькие листики, как моя маленькая дочь. От прабабушек и бабушек я ничего не жду, они уже все сделали и ушли в мир иной, а вот на дочь я возлагаю большие надежды.

И.П. Сейчас о произведениях искусства нередко говорят как об активах, в которые можно инвестировать. Можно сказать, что вы и коллекционер и инвестор, коллекция которого представляет собой своего рода «инвестиционный портфель»: рискованные вложения (современное искусство) и «консервативные», надежные вложения (иконы).

В.Б. Коллекционер - этот тот, кто во главу угла ставит интересы коллекции. Коллекция начинает жить сама по себе, требует «подпитки», особенно когда речь об иконах (за ними нужен постоянный уход, контроль, поддержание состояния, инспектирование специалистами). Постоянно, каждый месяц: какая-то икона вздулась, какая-то шелушится, какая-то треснула - коллекция требует неусыпного ухода.
Есть еще одна сторона коллекционной активности, это инвестирование в произведения искусства. Такое тоже имеет право на существование в любом обществе, и жаль, что у нас пока этого мало.
Но все-таки собиратель ставит во главу угла цель - создать значимую, максимально полную коллекцию, и только потом думает о финансовой составляющей. Конечно, если она появляется, это его тоже радует, не стану лукавить. Когда вы покупаете Кабакова за несколько сотен тысяч долларов, а вам предлагают за него три миллиона долларов, конечно, это приятно. Когда вы вложили в коллекцию несколько миллионов долларов, а затем вы видите по ситуации на рынке, она стоит в разы больше, это радует.
В то же время расставаться с тем, что годами собирал тяжело, местами даже больно. У каждой вещи своя история, которая прошла через тебя, в которую ты вкладывал не только деньги, но чувства, время своей жизни...

И.П. Вы можете назвать свою самую любимую икону?

В.Б. Все. Это все равно, что спрашивать, какой палец у вас любимый. Вот, каким ребенком пожертвовать в случае опасности? Да всех будете спасать. Я иногда думаю, какую икону спасал бы, хватал со стены первой, случись пожар, не дай Бог? Не знаю, они мне все нравятся, они для меня одно целое. Это и есть, наверное, самая суть коллекции. Есть, конечно, «особо приближенные» иконы, те, которые висят в спальне, - но экспозицию там я часто меняю.

И.П. Вы сейчас продолжаете собирать иконы?

В.Б. Продолжаю, но тут другая стратегия, чем в приобретении современного или классического искусства. Здесь не получается наметить: мне сейчас нужен Малявин, Григорьев - и пошли по аукционам отслеживать. Все-таки найти интересные иконы за последние пять лет стало труднее. Особенно древние памятники, как на первой моей выставке: может быть, одна-две в год встретятся.

И.П. Если кто-то сейчас, с нуля, решил собирать коллекцию икон, какие у него шансы?

В.Б. Шансы очень большие. Нужны только десятки миллионов долларов.

И.П. Пусть у него есть средства, человек готов тратить. Но есть ли иконы на рынке, или они все уже «разобраны» по коллекциям? Складывается впечатление, что за время советской власти большая часть икон была уничтожена, продана за границу и сейчас икон «физически» осталось очень мало.

В.Б. Давайте не забывать, что Россия даже сегодня - это, как ни крути, 1/7 часть суши, и везде жили русские православные люди. Некоторые вместе с партбилетами носили и крестики - мало ли что... После развала Советского Союза множество старых коммунистов вдруг оказались и демократами, и очень верующими, молящимися людьми... Ну, «Хамелеона» Чехова все читали...
Словом, иконы-то есть, но для создания коллекции потребуются очень большие средства, так как иконы из некоторых категорий по цене приблизились к стоимости картин. Вот у меня висит образ кисти Гурьянова, я его покупал в 1999 году за пять тысяч долларов, а сегодня произведения этого мастера покупаются на рынке за 100-120 тысяч долларов.
Есть вещи, которые вы можете ценить, но они не очень ликвидны. С рыночной точки зрения, работы Гурьянова, Дикарева, Чирикова ликвидны в высшей степени. Эти изографы были такими же поставщиками для высшего слоя аристократии, как позднее Фаберже: Дикарев был поставщиком великого князя Сергея Александровича, Гурьянов и Чириков - поставщиками императорского двора. Их произведения почти всегда датированы и подписаны, они и до кризиса за 200-300 триста тысяч долларов продавались. А когда я начал собирать, то покупал по пять тысяч. Представьте разницу. Есть работы в коллекции, которые я приобретал за пятьдесят тысяч, а сейчас они стоят миллион.
Конечно, подстерегают и опасности: если человек слишком рьяно накинется на иконы или на Фаберже, то его так «накормят», что мало не покажется... Но при определенном бюджете и при правильном алгоритме, когда не только накапливаешь вещи, но и углубляешь свое понимание этого художественного явления, собрать приличную коллекцию вполне реально. Нужно только прислушиваться к специалистам, к «старожилам» рынка. Правда, и в этом случае потребуется время: лет 10-15, может больше. А если кто-то хочет сократить этот срок, пусть лучше купит готовую коллекцию. Настоящая коллекция может ускорить «взросление» своего нового владельца.

И.П. Где находятся основные источники появления икон для этой условной новой коллекции - в России, за границей?

В.Б. И здесь и там... Сейчас можно много покупать и за границей. Не могу судить конкретно о коллекциях, но икон за рубежом очень много. Елизаветин (Михаил Елизаветин, коллекционер. Скончался в 2009 году.- РИ) за пару лет до смерти купил прекрасную коллекцию Глезера (Германия). Икона, которую я приобрел у Елизаветина, сейчас на выставке «Все остается людям», в музее Андрея Рублева (Царевич Димитрий и князь Роман Угличские, № 10 по каталогу выставки.- РИ).
Между прочим, на вернисаже выставки «Все остается людям» раздавались голоса, что я один перекрыл поток контрабанды икон из России. Наверное, это некоторое преувеличение, но я действительно приложил свою руку к тому, чтобы поток икон двинулся в обратном направлении.

И.П. Следует ли, по-вашему, ужесточить контроль за вывозом произведений искусства?

В.Б. Ваш вопрос подразумевает совершенно противоположное моему мнение. Давайте разберемся в этом поконкретнее.
Я глубоко убежден, что произведения искусства должны ввозиться-вывозиться безо всяких ограничений. Нашему искусству и рынку такие ограничения только вредят, снижают капитализацию произведений нашей художественной культуры. Хотя ввоз уже облегчен и стал беспошлинным, владельцы произведений по-прежнему сохраняют настороженность. Я разговариваю со многими людьми, которые покупают предметы искусства на аукционах. Люди боятся ввозить их в Россию, даже при наличии сегодня разрешения на обратный вывоз.
И мы не вправе осуждать этих владельцев: они зарубили себе на носу, сколько раз наше государство обманывало своих граждан. Вот, сколько себя помню, все время сулят квартиры для ветеранов. Так если государство пообещало, то обязано держать слово. Хоть Оружейную палату заложить, а квартиры дать. Это очень плохо, когда государство теряет кредит доверия.
Но и это, к сожалению, не все: запреты на вывоз произведений искусства наносят ущерб нашей позиции как культурной державы. Тратятся сотни миллионов, запускаются специальные телевизионные каналы, чтобы создать образ новой России. Но, по-моему, КПД от всего этого нулевое. Что мы можем показать Западу? Гжель, матрешки? А вот свободный вывоз и ввоз произведений российского искусства, культурный обмен - это и есть проецирование нашей культуры и нашей духовности на иную цивилизационную среду. Окиньте взглядом все, что вокруг вас, включая телепрограммы, музыкальные ремиксы, названия журналов, модные бренды. Мы являемся самыми настоящими культурными иждивенцами. А хотелось бы другого: чтобы наши картины присутствовали везде, а иностранцы смотрели наши фильмы, слушали нашу музыку, читали литературу.

И.П. Но ведь в европейских странах (скажем, в Англии) есть ограничения на продажу и вывоз значимых произведений искусства...

В.Б. Да, чуть позже я отвечу на этот вопрос, и вы поймете, чем это отличается от нашей системы. Помню, в 1989 году, еще СССР был, мы с партнером купили картину, предположительно Малевича. Супрематическая такая вещь, в конце концов выяснилось, что автор и не Малевич вовсе, хотя, даже зная об этом, один человек тем не менее купил ее за приличную сумму... Решили показать картину Дмитрию Сарабьянову, лучшему эксперту. Но в СССР на экспертизу не повезешь. Тогда Валерий Дудаков сообщил мне, что они с Сарабьяновым собираются в Лондон - консультировать «Сотбис». Я отвечаю: ладно, доставлю работу в Лондон для показа.
И по советской привычке начал все делать осторожно, издалека. Задал вопрос на таможне в аэропорту Кеннеди: могу ли я вывезти картину? А если она, к тому же, очень дорогая? Везите, говорят, no problem. Показали все положенные инструкции. В Лондоне на таможне - то же самое: ввозите-вывозите без всяких осложнений.

И.П. Сколько в России коллекционеров, у которых, на ваш взгляд, серьезные коллекции икон?

В.Б. Михаила Елизаветина теперь с нами нет... Единственным «конкурентом» для моей коллекции было его собрание. Сейчас создает музей в Москве, Михаил Абрамов (Частный музей Русской иконы.- РИ). Я думаю, там есть шансы создать достойный музей, но пока его собрание не может соперничать ни с моей коллекцией, ни с коллекцией Елизаветина. Естественно, я высказываю свое частное мнение.
Владимир Логвиненко не показывает всего, что у него есть. У него, я думаю, есть шедевры. Мне не известен объем коллекции, тянет ли она на музей, но там есть очень серьезные вещи, в основном древние. Потому что он, как и коллекционеры старой формации, сконцентрировался на древностях. Я же всегда считал, что в коллекции должна быть представлена вся история русского иконописания.

И.П. Что, на ваш взгляд, будет происходить с коллекцией Елизаветина?

В.Б. Я думаю, все-таки ее разделят. Я участвовал в передачах, в которых обсуждалась дальнейшая судьба коллекции Елизаветина: «Свобода мысли» на 5-м федеральном канале, «Справедливость» на РЕН-ТВ. Там обсуждался вопрос: должны ли уникальные коллекции становиться собственностью государства. Такая постановка вопроса в корне не верна. Человек собрал коллекцию, она оказалась значимой не только для него одного - для целого государства. Что с коллекцией делать? В приказном порядке поместить в музей? Но это ведь частная собственность. Мы к эпохе большевицких комиссаров мечтаем вернуться?
Если коллекция важна для государства - сделайте ее владельцу предложение, от которого тот не сможет отказаться. Только не по «Крестному отцу», пожалуйста... В цивилизованных странах этот вопрос давно решен. Действует следующий порядок: если предмет искусства признан национальным достоянием, то государство выкупает в его течение определенного времени у владельца. Если же нет, то владелец имеет право делать с ним, что ему заблагорассудится: везти за границу, продавать на аукционе. И я полагаю, это правильно. Государство должно изыскивать средства на покупку того, что оно считает достоянием нации. Коллекция Елизаветина, вероятно, стоит от шестидесяти до восьмидесяти миллионов долларов. Нашлись же деньги, чтобы выкупить «Сибнефть» у Абрамовича...
Между нами говоря, я не совсем понимаю, зачем его собрание государству. Ведь мы имеем в музеях многие тысячи единиц хранения иконописи, которые с 1930-х годов никто никогда не видел, нераскрытые, нерасчищенные.
Но вернемся к судьбе коллекции Елизаветина. Я боюсь, ее все-таки разделят. Но хочется верить до последнего, что наследники найдут общий язык. Они и сейчас могли бы договориться до суда, но очевидно, он неизбежен. Сомневаюсь, правда, что это будет объективный суд, так как уже вмешалось министерство культуры. Самый лучший вариант - это я моделирую, - чтобы появился какой-нибудь богатый человек, который мог бы приобрести коллекцию целиком, а затем открыть музей в своем городе, не в Москве. Почему в Тюмени не может быть такого музея, в Кемерове, во Владивостоке, в Липецке? Почему всегда Москва и Питер? Давайте начнем культурную колонизацию наших территорий. Людям вдали от Москвы тоже хотелось бы встреч с прекрасным, а не только участия в похоронах шахтеров.

И.П. Есть ли, на ваш взгляд, люди, которые могут принять такое решение и купить коллекцию целиком?

В.Б. У нас не изжиты еще пока черты устройства восточных деспотий средневековья. Поэтому, если согласно данной схеме, кто-то кому-то сделает звонок и скажет: слушай, было бы неплохо, чтобы эта коллекция украсила собой музей, к примеру, в Екатеринбурге, вы увидите, как все быстро завертится.
Я в одной статье говорил, что мы страна грамотная, с почти 100-% грамотностью во время СССР, но «неокультуренная»... Большинство, например, воспринимает актуальное искусство по формуле: «Был я с заводом в Большом Театре, а там девки в тапках прыгают на сцене». Для такого зрителя искусство только то, что ему напоминает «Явление Христа народу», «Последний день Помпеи». Словом, «Аленушки» на фантиках.

И.П. Сейчас в получении музейных коллекций икон оказались заинтересованы церковные структуры. Как вы оцениваете вызвавший активную дискуссию законопроект «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности»?

В.Б. Негативно оцениваю. Не хочу оскорблять чувства верующих, но вот у меня на столе лежит Конституция Российской Федерации, где сказано, что религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом. Поэтому для меня загадка, почему поклонники Христа имеют больше прав, чем, допустим, поклонники фаллического культа. Я, может быть, верю в «Черный квадрат» Малевича, молюсь ему. Я утрирую, конечно, но где написано, что у поклонников «Черного квадрата» меньше прав?
А когда нет четкости в исполнении даже Основного закона, начинается жизнь «по понятиям». Очень трудно разобраться, по каким законам преследуют Андрея Ерофеева, куратора выставки «Осторожно, религия!». Его судьи не боятся, что завтра попадут в такое же положение? Другого, одиозного для православных промоутера современного искусства, Гельмана, избивают какие-то «благочестивые» молодчики. Но разве можно причислить их к верующим? Разве Бог это уже не любовь, не всепрощение? Конечно, есть подлинные христиане, а это какие-то идеологические оборотни, перепутавшие церковь с гитлеровскими штурмовиками времен пивного путча.

И.П. Возможны ли, на ваш взгляд, какие-то пути взаимодействия церкви и музеев, коллекционеров икон с церковью?

В.Б. Музеев и коллекционеров - вполне возможны, и это давно происходит. С церковью - не думаю, не вижу. Для меня иконы - это памятники станковой живописи на доске. Они для меня так же сакральны, как «Московский дворик» Поленова, «Над вечным покоем» Левитана, «Купание красного коня» Петрова-Водкина, как «Оборона Севастополя» Дейнеки, как «Живу - вижу» Булатова. Я отношусь к ним столь же благоговейно, как верующий относится к мощам и распятию. Это фундамент моей культуры, без которой меня как полноценного человека не существует. Я даже задумал такой проект: смешать иконы с современным искусством, еще пока не знаю в каком ключе. Показать, что икона - это такое же художественное произведение, она существует в едином пространстве со всем остальным изобразительным искусством. Ну, а если она у кого-то вызывает религиозные чувства, я никоим образом не хочу их оскорблять. Я ем говядину, не имея намерения оскорбить религиозные чувства индусов, а потому что мое воспитание позволяет есть говядину. Индусы, простите меня, пожалуйста.

И.П. Но если делать такую выставку, когда перемешиваются иконы и современное искусство, вы не боитесь, что иконы просто «передавят» современное искусство?

В.Б. Нет, я боюсь другого - что за счет размера и визуальной насыщенности «передавит» современное искусство. Сходите на выставку «Всегда другое искусство», посмотрите, как «Богоматерь в мафории» Худякова «подмяла» под себя весь зал, в котором висит.

И.П. Как вы прокомментируете ситуацию с идеей передачи иконописных памятников из музеев в храмы?

В.Б. Года через два после моей первой выставки икон в Третьяковке, которая получила широкий резонанс, меня пригласил к себе в регион один влиятельный человек. В этом регионе была древняя иконописная школа, оттуда вышло много мастеров Оружейной палаты. И там есть известная староверческая церковь XVII века. Я попросил своего знакомого договориться о посещении этой церкви, о встрече с настоятелем. Поехали. Водит меня священник по храму. Образов много, но все вздутые, треснутые, осыпавшиеся. Ведет меня в подвал, там стоят сотни досок, старые, в очень плохом состоянии. Я ему говорю: я столько икон спас, давайте, пришлю специалиста - посмотреть, что можно. Отвечают: можешь все забирать.
Поехал туда известный человек, дилер - привез только одну доску, и даже с ней мы ничего не смогли сделать, ничего не смогли из нее «вытащить». Вот это пример того, как церковь относится к своим памятникам. Поэтому не нужно лицемерить, нужно об этом писать, говорить: звенигородский чин, рублевский, нашли в сарае до революции. Этих икон, которые теперь составляют славу отечественной культуры, никто и никогда бы не увидел, если бы ими по-прежнему распоряжалась церковь. Их прославила не она, а «светские» люди, энтузиасты, патриоты, которые любят искусство России. Именно искусство, не реликвии, а, прежде всего, искусство. Они-то и спасли звенигородский чин Андрея Рублева. А теперь, когда эти работы спасены, отреставрированы и прославлены во всем мире, ими вдруг озаботился «хозяин», которому раньше до них никакого дела не было... Если же кто-то хочет помолиться перед рублевским чином, почему бы церкви не заказать список с него?

И.П. В конце концов, с того момента как евангелист Лука написал первую икону Богоматери, все остальные иконы - тоже «не первые», а списки.

В.Б. Категория «православный» - это не столько свидетельство принадлежности к церкви, сколько этническая, цивилизационная принадлежность. Вот моя дочка десятилетняя говорит про школу: мы «ашки» (из класса «А»), а они - «бэшки». Я тоже крещеный, произвел меня на свет Бог в православной стране, я тоже православный.
Но при этом, как показывает статистика, есть только 1-1,5 процента людей, которые имеют право называться воцерковленными верующими. Я не думаю, что церкви нужно «вешать» на себя старые иконы, которые являются живописными памятниками нашей культуры и брать на себя заботу о состоянии этих икон еще и потому, что в храмы ходят не так уж часто и не так уж много.

И.П. Поддерживаете ли вы какой-то специальный климатический, температурный режим в помещениях, где находятся иконы?

В.Б. Никакого. У меня живут иконы двенадцать лет. За ними следят, их состояние инспектируют искусствоведы, реставраторы Третьяковской галереи. Поначалу я пробовал устанавливать увлажнители, климат-контроль и т.п., но никакого изменения не наблюдалось. Лишь от дистиллированной воды, которую надо было заливать в увлажнители, везде высыпала какая-то белая пыль. В музеях в этом отношении другая политика.
Иконы находятся со мной в одном жилом пространстве. Некоторым - по четыреста, по пятьсот лет. Раньше они висели в неотапливаемых храмах при температуре от минус тридцати до плюс тридцати. И сохранились в этом климате, адаптировались к нему. Думаю, так же будут жить и дальше.

И.П. Привлекали ли вы консультантов, когда шло формирование коллекции?

В.Б. Привлекал и привлекаю. Сотрудничаю со специалистами музея имени Андрея Рублева, с Третьяковской галереей, с Русским музеем. Работаю только с нашими специалистами, российскими. Есть еще люди, имена которых широко не известны, дилеры, в частности, но я с ними иногда считаюсь больше, чем с некоторыми признанными специалистами, потому что эти дилеры «держат руку на пульсе». У музейщиков есть один серьезный недостаток. В силу устоявшегося подхода в искусствоведении, они хорошо ориентируются только в древних иконах, тем более не могут оценить стоимость вещей, ближайших к нам по времени, не зная рынка. Лично для меня, самые авторитетными специалистами по XVII, XVIII или XIX веку являются Наталья Комашко, Ирина Бусева-Давыдова. С их мнением я считаюсь, часто консультируюсь.

И.П. Какие иконы появились в вашей коллекции первыми?

В.Б. В каталоге моей первой выставки «И по плодам узнается древо» есть икона - самая первая, мне ее подарили. Это палехская икона «Воскресение - сошествие во ад с праздниками» (№ 56 по каталогу выставки.- РИ). А первым образом, который приобрел самостоятельно, был Никола. Он был с «отрубленными ногами», мы восстановили его («Святитель Николай, архиепископ Мирликийский («Никола Зарайский»), № 14 по каталог выставки.- РИ). Икона была датирована XVI веком, а сейчас передатирована - XV. В каталоге первой выставки есть специальный раздел - о реставрации, где видно, в каком состоянии иконы поступали в коллекцию.
Есть у меня одно любопытное наблюдение. Вот собирает человек Сарьяна, Айвазовского, Левитана, классическое искусство - замечательно. У бабушки купили картину, у вдовы академика, у банкира... Скажите, что-то принципиально изменилось? Кроме смены владельца, абсолютно ничего. А когда вы работаете с иконами, реставрируете их, вы возвращаете их из небытия. Они же практически не существовали до реставрации, как произведений искусства их НЕ БЫЛО. Еще несколько лет - и какую-нибудь икону уже не спасти, она уже вся осыпалась бы. А теперь благодаря вашему интересу, вложениям, эти иконы СУЩЕСТВУЮТ, радуют людей.

И.П. А вы сами принимали участие в реставрации икон своей коллекции?

В.Б. Нет, принципиально не принимаю. Почему-то люди считают себя вправе советовать художнику - как писать картину, реставратору - как реставрировать. Мы же хирургу не говорим, как оперировать. Ты опираешься на этих людей, доверяешь им, либо нет. Попался тебе плохой реставратор - меняй реставратора. Постарайся найти высоких профессионалов. Пожалуй, в этом и состоит мое везение в собирательстве: вокруг меня собрались люди, которые знают, как правильно обращаться с иконой: как «доставить» доску, чем закрепить живописный слой и т.п. С помощью команды можно подходить к решению задач комплексно. Это экономит уйму времени.

И.П. Когда вам приносят икону, каков процесс принятия решения? Вы сами решаете, покупать определенную икону или нет?

В.Б. По поводу икон XIX века уже давно я сам решаю. Если икона в хорошем состоянии, даже под олифой, я способен сам достаточно быстро принять решение. По древним иконам всегда буду консультироваться.
Вот пример: нераскрытая икона «Спас Недреманное Око». Икона была под басмой, двухковчежная, чтимая икона, венчики серебряные, был второй ковчег. То есть, по всем внешним параметрам - ранний XVII век, чуть ли не конец XVI. Но когда начали смотреть в микроскоп, сделали пробы, то увидели, что икона полностью переписана. Скорее всего, староверами в XIX веке, тогда они одели ее в басму, срезали ковчег. А вот если бы под микроскопом открылся XVII век, то это был бы шедевр музейного уровня. Я отправил эту икону реставратору, которому доверяю - он говорит: краски «не звонкие». Показали икону Комашко, она подтверждает: да, переписана в XIX веке. И я уже не стану приобретать ее себе в коллекцию. Вот так принимаются решения. Понять эти моменты можно только с помощью специалистов. Но, разумеется, поскольку плачу деньги я, то я и произношу последнее слово - приобретать вещь или нет.

И.П. Вы говорили как-то, что прежде, чем принять решение о покупке, иногда «живете» с этими иконами? Они какое-то время находятся у вас в доме?

В.Б. Да, если вещь серьезная. Я могу быстро принять решение, если цена иконы двадцать-тридцать тысяч долларов. А если икона стоит сотни тысяч, то важно абсолютно все: откуда она, где раньше находилась. Прописана или не прописана. Сама икона может быть XVI века, а все лики написаны в XIX веке. Вот предлагали мне икону, сначала за миллион двести тысяч, потом за шестьсот тысяч долларов. Я пару недель с ней пожил, она у меня постояла. Чувствую что-то «не то»: лики переписаны в более позднее время.
Я ввел моду на подписные иконы, именно я, никто этого не отрицает. Те, кто изготовляет подделки, даже пытается «тестировать» их через меня. Не хочу никого из себя строить: ко мне, случалось, «залетали» поддельные, но долго не задерживались. За все время, что я собираю, выявил у себя три таких вещи.
Одну приобрел в начале собирательства, очень сильная подделка. Все эксперты дали положительные заключения, она у меня висела. А потом пришли люди и сказали - из уважения к тебе говорим, проверь, там левкас австрийский. А когда предыдущий владелец эту икону покупал, так ему разыграли настоящую постановку: умер батюшка, от которого икона осталась, внучка рыдала... Это все не в центре, в регионе было.
И чем древнее икона, тем осторожнее следует быть.

И.П. Да, это целое искусство по продвижению иконы на рынке...

В.Б. А вот еще история: была у меня икона, про которую покойный Сорокатый (Виктор Сорокатый, художник-реставратор, сотрудник музея им. Андрея Рублева. - РИ), сказал, что с ней что-то «не так». Реставратор мой заметил, что краски на ней не так сходят, как должны сходить на иконе, которой пятьсот лет. А вот один крупный специалист, напротив, считал ее шедевром XV века. Посмотрел в микроскоп. Говорит, разве сейчас такую киноварь делают? Но для меня это не аргумент: раньше делали, и сейчас сделают. Общеизвестно, что во всех музеях мира до десяти процентов подделок. Даже Герингу Вермеера поддельного продали.
И хотя та икона мне очень нравилась, авторитет Сорокатого перевесил, и я продал ее одному коллекционеру за 10 тысяч, предупредив, что икона не древняя. А потом мне звонит Сорокатый и говорит: «Виктор Александрович, эта икона сейчас у нас в музее, я ошибся, это настоящая подлинная вещь». Я тогда звоню человеку, которому продал икону за 10 тысяч, и говорю, что срочно хочу выкупить ее обратно. Он отвечает, что дал ее покупателю, который попросил два дня для размышлений и хочет взять ее за пятьдесят тысяч долларов. Я обещаю дать столько же без размышлений. В общем, тот человек приобрел эту икону. Что же в итоге? Столько исследований было проведено, что целую диссертацию впору писать, а все равно оказалось - фальшивка. Сейчас она в известной коллекции, поэтому не буду называть имен.
Настоящие знатоки предпочитают брать вещи под олифой, когда твои доверенные реставраторы раскрывают эту икону. Нужно быть очень внимательным, когда в поле зрения возникает какой-то супершедевр, да еще не под олифой.
На выставке «И по плодам узнается древо» была икона «Чудо Георгия о змие» XV века, с черным конем. (№ 6 по каталогу выставки. - РИ). Она была под четырьмя слоями записей. Сейчас на выставке «Все остается людям» висит «Спас в силах» (№ 5 по каталогу выставки. - РИ), тот полностью был закрыт левкасом, а сверху написана новая икона. Очень много вещей, выставленных сейчас на моей выставке в Музее Рублева, были «вытащены» из-под олифы, словно из небытия. Одного Николу из-под другого «вынимали». Когда приобретаешь такую вещь, ты уверен, что она настоящая, на ней, как говорят коллекционеры, «все родное». Другое дело, что и новую олифу могут сымитировать, но мои реставраторы это быстро сумеют отличить.

И.П. Сколько реставраторов с вами сейчас работает?

В.Б. Сейчас я работаю примерно с пятью реставраторами. Две первые выставки практически полностью готовили Максим Степанов и Ольга Воробьева, реставраторы Третьяковской галереи. «Все остается людям» делалась в сотрудничестве с Вячеславом Ковальчуком (он работает вместе с братом, тот раскрывает иконы). Я считаю, что эти специалисты - одни из лучших.

И.П. Что бы вы пожелали себе как коллекционеру?

В.Б. Я освоил три вида коллекционирования: классику, икону и современное искусство. О первом говорить особо нечего, потому что лично мне оно наименее интересно. Собирая классиков, ты не создаешь новых ценностей, в лучшем случае, только сохраняешь. А вот коллекционирование икон, как я уже говорил, возвращает памятники, произведения искусства из небытия.
Считаю, без ложной скромности, что одним из первых поднял на должную высоту отношение к искусству иконописи XVIII-XX веков, ввел в моду подписные иконы, многие памятники приобрел, и по моей инициативе они были восстановлены, отреставрированы, описаны с помощью специалистов. Ведется научно-исследовательская, издательская работа, книги, каталоги напечатаны на высочайшем полиграфическом уровне в Австрии, в Италии. У меня ощущение, что в коллекционирование икон я уже не смогу добавить ничего нового. Сейчас мое внимание переключилось на сферу современного российского искусства.
Я уже пять-шесть лет плодотворно сотрудничаю с Сергеем Поповым, в частности, в организации выставки «Всегда другое искусство». У Попова есть собственная галерея, своя плеяда авторов. Он очень эрудированный, но при этом открытый, продвинутый человек - то, что требуется для современного искусства. Главное, Попов лишен клановости, группового снобизма, которые являются, с моей точки зрения, основными врагами нашего contemporary art. С историками искусства и галеристами такого плана я намерен сотрудничать и в дальнейшем.
Однако я не собираюсь ограничиваться только собирательством готовых произведений. У меня уже имеется опыт продюсирования современных художественных проектов. Так, проект «deisis/Предстояние» с художником Константином Худяковым и религиоведом Романом Багдасаровым был представлен в Третьяковке в 2004-м и с тех пор активно выставляется, получая все новые ответвления.
Есть желание осваивать новейшие мультимедиа, использовать совместно с художниками компьютерные, цифровые технологии. Художественное пространство в 3D получает совершенно новые качества. Это доказали подлинно революционные работы Худякова, выполненные на базе сенсорных multitouch-мониторов. Один из них представлен на выставке в Музее современного искусства на Гоголевском. Найти его легко, рядом всегда стоит человек 5-6 как минимум.
Я уже говорил когда-то, что люблю свою культуру не потому, что она самая лучшая, а потому, что другой у меня просто нет. Поэтому я хочу, чтобы она не закончилась на нашем поколении, чтобы мы могли влиять на мировую культуру так же, как в начале прошлого века. Для этого нужно чувствовать будущее, ничего не бояться, не вешать на себя смешные табу. Область contemporary art в этом плане самая интересная, и все мои планы связаны с именно с ней.

Биографическая справка
Виктор Александрович Бондаренко родился 22 апреля 1950 года в Харькове. Издатель, предприниматель, коллекционер, меценат, основатель Издательских домов «Паспорт интернейшнл» и «Военный парад», один из учредителей Фонда содействия современному искусству. В.А. Бондаренко является членом Совета попечителей Государственной Третьяковской галереи, в 2009 году был избран почетным членом Российской академии художеств.

В 1992 году В.А. Бондаренко совместно с Российским Фондом Культуры организовал выставку «Русское искусство ХХ века: годы авангарда и годы гласности» в музее графства Нассау (Нью-Йорк, США), тогда же спонсировал масштабную выставку-акцию «Русская коллекция ХХ век». В 1997 году выступил сокуратором и генеральным спонсором выставки «Мир чувственных вещей в картинках: ХХ век» в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.
В Государственной Третьяковской галерее прошли две выставки собраний икон В.А. Бондаренко: «И по плодам узнается древо» (2003 год), «Иконопись эпохи династии Романовых» (2008-2009 год). В апреле 2010 года в Центральном музее древнерусской культуры и искусства им. Андрея Рублева открылась выставка икон из собрания В.А. Бондаренко «Все остается людям».

С 2000 года В.А. Бондаренко продюсирует синтетический проект «deisis/Предстояние»; он же является автором идеи, в 2005 году приступил к продюсированию нового масштабного эксперимента в области цифровой живописи «основной инстинкт», осуществляемого художников К. Худяковым. В 2010году в Московском музее современного искусства открылась выставка «Всегда другое искусство», на которой представлено собрание современного искусства, принадлежащее В.А. Бондаренко.

На главную страницу

Ключевые слова: %keywords%