А.И. ЛАЗАРЕВИЧ. ОБРАЗ ЖИЗНИ

В начале нашей совместной жизни - 25 лет тому назад - А.И. сказал как-то: «Жизнь должна быть интимной, - так он выразился - и искусство тоже. Этого сейчас очень не хватает». Так и случилось, что мы всегда жили крайне уединенно. Жизнь А.И. протекала между домом и мастерской и, кроме того, между Германией и Россией, что еще больше способствовало укромности нашего существования (в Германии мы были иностранцами, а в России считалось, что мы живем в Германии). К тому же у нас был небольшой деревенский дом под Торжком, в деревне Пудышево Никольского сельсовета, где раньше находилось имение родителей писателя О.В.Волкова (Осугина), автора знаменитой книги «Погружение во тьму», который в 1917 году вместе с семьей пережидал здесь Октябрьскую революцию после поступления в университет. Местность эта знаменита прежде всего замечательными постройками Н.А.Львова, Борисоглебским монастырем, могилой А.Керн и гостиницей Пожарских (воспетые Пушкиным «пожарские котлеты» до сих пор можно попробовать в Торжке). Мы шутили, что оказались в вотчине Львовых по прихоти сочетания звезд на небе, потому что А.И. был «Львом» по гороскопу (сын же родился в день Бориса и Глеба). Исторический колорит усиливало соседство с приезжавшей в деревню на лето из Петербурга 80-летней потомственной черногорской княжной из рода Княжевичей Н.П.Пащенко (державшей козу и кур и занимавшейся сетевым маркетингом) и семьей ее давней знакомой, О.А.Валевской, учительницей математики из Москвы (чье имя на самом деле ведет к Наполеону). Обе они в юности разделяли выпавшие на их долю невзгоды с моей мамой (происходившей из рода Гербурт-Гейбовичей). Разыскал же это место А.И. нечаянно, благодаря своему приятелю Николаю Панюкову. Пудышево все очень любили, но бывали там редко, за все время даже не обклеили дом обоями и не поставили новых дверей вместо старых деревенских, болтающихся и неплотных, хотя и построили на покосах маленький домик для мастерской. Когда обдирали старые обои, выяснилось, что первым слоем под ними были письма живших здесь когда-то людей. Прежняя владелица дома имела удивительную фамилию Самолетова. Два одинаковых старинных блюда с нарисованной сиренью - одно у мамы А.И., другое (тоже от мамы) - у меня - как бы отсылали к здешней каждый год безудержно цветущей сирени. Эти блюда, которых я больше никогда нигде не видела, напоминали античный «символ» как реалию, породившую само понятие. В годовщину смерти А.И. посаженная нами в прогоне за сливами яблоня, уже довольно большое дерево, неожиданно оказалась сплошь покрытой райскими яблочками. Их никогда прежде не бывало.
Всюду, где мы жили, находятся собрания работ А.И. Он отличался большим трудолюбием, которое объяснял без всякого пафоса тем, что так устроен и ничего другого, кроме как рисовать и лепить, делать не умеет, хотя и ощущает это своего рода уродством, мешающим обыкновенной человеческой жизни. Проблема соотношения «искусства» и «жизни» часто являлась предметом наших разговоров, а порой и горячих споров из-за возникавших время от времени сложных жизненных ситуаций. Кроме того, мы часто возвращались к вопросу о роли художника в современном мире, где «демократический» принцип общедоступности «информации» невольно включает «высокие» формы искусства в общую конструкцию постмодерна, помещая их тем самым в одной плоскости с «вульгарностями» массовой культуры так, что при публичной презентации «высокое» оказывается уничтоженным в зародыше, а художник в акте презентации функционально становится «комедиантом» («шутом гороховым»). Выработать тактику презентации - задача более чем актуальная - было трудно. По выражению горячего Ницше, книжечка которого с неточно и претенциозно переведенным названием была под рукой А.И. последнее время (он восполнял пробел в своем образовании): «аристократизм настроения» «ложью о равенстве душ погребен окончательно» и вытеснен «смертельной враждой ко всякому чувству благоговения и почтительного расстояния между человеком и человеком». Впрочем, важнее более глубокий аспект проблемы, отмечавшийся еще в древности. Например, в подаренном мне А.И. издании «Дао дэ цзин» (книги, которой, как известно, две с половиной тысячи лет) это формулируется следующим образом: «Стоит лишь всем в Поднебесной познать,/ что прекрасное прекрасно - и оно уже зло!/ Стоит познать, что добро есть добро/ - и оно уже не добро!» (перевод И.С. Лисевича). Мастерская А.И. всегда существовала исключительно как скрытое от посторонних глаз «потаенное пространство». Там царила «прекрасная тишина», которую невозможно «экспонировать» в охваченных арт-рынком публичных локусах современных городов. Ею нельзя «обладать», ею можно насладиться там, где она пребывает. Это «объективное» свойство исторического пространства.
Никакие теоретические тонкости, однако, никогда не мешали А.И. в его работе. Он вставал рано утром и отправлялся в мастерскую сразу после завтрака, немного повозившись на кухне (он любил, например, мыть посуду, и очень переживал, когда у нас по стечению обстоятельств появилась посудомоечная машина). Пойти в мастерскую на его языке тоже называлось - «пойти повозиться». Московская мастерская, опять-таки по стечению обстоятельств, находилась в двух шагах от нашего дома (подвал в 1-ом Басманном переулке, д .4, черные ворота напротив Института мировых цивилизаций, звонок выведен на улицу и располагается справа). Он шел туда пешком или ехал на велосипеде, привязав к нему собаку, которой таким образом обеспечивалась утренняя пробежка. Велосипед он любил всегда (его картина «Велосипедист» продемонстрировала это уже на МОСХовской выставке 1979 года), но ценить как вид транспорта научился в Германии, и последнее время, когда мы бывали в Москве, даже не пользовался метро.
В Германии у нас было две мастерских (это условное обозначения места работы художника не следует отождествлять с вызывающим подсознательное чувство зависти объектом вещественного обладания) - одна маленькая домашняя, с маленькой печкой для обжига, привезенной в свое время из Америки (ее подарила нам Мелисса Клемент, писавшая о Фейтвильской выставке А.И.), а вторая поблизости - на берегу озера, в саду Шверинского этнографического музея. Гезине Крёнерт, директор музея, где за лето проходит более 600 тысяч посетителей, была искренней почитательницей таланта А.И. Она организовала там большую персональную выставку работ А.И. (она называлась «Аллегории и превращения миров» и открывала сезон 2004 года) и помогла ему обосноваться в этой исторической деревне с фахверковыми постройками 17, 18 и 19 веков. Для выставки Гезине сама сделала эскиз пригласительного билета, где использовалась его композиция «Притча о бабочке» (это был лучший из наших пригласительных билетов), и раздобыла у берлинского фотографа П. Краевского его прекрасные фотографии А.И., выполненные в рамках проекта А.Kёппингер «Гости и переселенцы». Немецкий музей имеет своей задачей не только собирание, хранение и презентацию коллекций, но и культивирование редких и удивительных навыков и умений. Предполагается, что культивирование той или иной практики само по себе облагораживает общество.
В музее было две большие печки. Одну подарил нам Готфрид Биленштейн, мастер-гончар из деревни со славянским названием Ябелиц под Бютцовом, который ввел нас в обширный круг своих коллег, художников и ремесленников, открыв тем самым доступ к собственно немецкой жизни (в юности он чуть было не стал пастором, т.к. четыре поколения его предков служили на этом поприще, но потом предпочел духовной карьере гончарство, и ушел с теологического факультета Берлинского университета, встав у истоков возрождения гончарства в послевоенном Мекленбурге). Другую печку мы сами купили на e-bay'e. Посоветоваться по поводу печек всегда можно было как с самим Готфридом, так и с П.Фассунге, а также с Й.Манном. В большой мастерской А.И. работал, когда ему хотелось сделать большую вещь, а в домашней делались все миниатюрные вещи - главным образом разрисовывавшиеся фарфоровые коробочки (Porzellandosen), обыгрывавшие всякие реальные, мифологические или литературные события, происшествия, даты, случайные мысли и мимолетные ассоциации. Событие как бы «раскрывалось» в процессе раскладывания и рассматривания. Часто коробочка перерастала в сложный объект с дверками, створками, окошками, крылышками, фигурками, ногами, руками, лицами, клювами и т.п. Эти миниатюрные фарфоровые вещицы постепенно стали желанными трофеями завсегдатаев традиционных керамических рынков и маленьких художественных галерей северной Германии. Использование керамической печки в квартире было нарушением всех существующих правил, о чем мы не подозревали, и она, будучи реальным центром процесса, стояла на самом видном месте. Однажды, после того, как наш дом пережил большой ремонт без выселения, раздался звонок. Я открыла дверь (А.И. не было дома) и увидела десятка полтора празднично одетых мужчин и женщин, которые представились как комиссия по приему жилого помещения. Маленькая, так называемая «детская», комната, где стояла печка, была первой на их пути. Они спросили, что это значит, и я, не подозревая о бездне, к которой приближалась, им все объяснила. К счастью, они не приняли никаких официальных мер, указав лишь на необходимость все это убрать (чего мы не сделали, т.к. тогда у нас не было никаких альтернатив). Один раз здесь все же случился пожар из-за прибора типа «Ветерок», с помощью которого А.И. подсушивал влажные изделия. А.И., как нарочно, опять не было дома, и мне удалось потушить его только чудом. Однако соседи видели валивший из окна черный дым, и нам пришлось выдумывать какую-то историю. Обжиги без вытяжки, возможно, способствовали развивающейся болезни А.И., да и всей семье они были не полезны.
Особенно тесное сотрудничество связывало А.И. с галереей Вилиграда, загородной резиденции герцога Мекленбургского (Skulpturenpark und Schloss Wiligrad). Благодаря самоотверженному труду Э.Сарнова там происходило много интересного. Не менее плодотворным оказался для нас и контакт с художниками Проры (о. Рюген), городка, прославившегося грандиозным курортным проектом Третьего рейха, оставшимся не завершенным. Эта диковинка, получившая в 1937 году Гран-при на всемирной выставке в Париже и воплощавшая основополагающий лозунг «Kraft durch Freude» (соответствующий призыву: «Подчерпнем силу в радости») сохранилась здесь до наших дней в виде бесконечной длины пятиэтажного здания на побережье Балтийского моря (эта длина составляет четыре с половиной километра). Многие художники арендуют или даже покупают там помещения из-за их дешевизны, т.к. ряд отсеков здания подключен к коммуникациям, хотя судьба этого ветшающего реликта пролетарской культуры в целом остается неясной. Поездки в Прору в галерею Розы Руссо и Клауса Бёльхофа (Kunsthandlung Rosa Russo, Kulturmeile in Prora), сопровождавшиеся посещением памятников славянской древности (таких, как, например, мыс Аркона), всегда были для нас большим и радостным событием, несмотря на то, что из-за отсутствия отопления зимой все очень мерзли. Мы проводили здесь по нескольку дней, наслаждаясь на удивление пустынным морем и веселым интернациональным обществом (особенно часто приезжали сюда художники из соседних Англии, Дании, Голландии, а также из Италии, т.к. Роза по происхождению была итальянкой, и всегда было много гостей из Берлина, потому что Клаус с Розой перебрались в Прору из Берлина). В Проре мы познакомились с Клаусом и Дагмар Ханич и по дороге домой всегда заезжали к ним в Ротенкирхен на их уединенный хутор, представлявший собою старинное крестьянское хозяйство со всеми полагающимися строениями, садом, большой экспозицией смешной скульптуры Клауса под открытым небом и кормившим их кафе (Gaststätte «Zur Kaffeetasse»), полном бытовых раритетов конца 19 - начала 20 веков. Дагмар прекрасно готовила в недорогом традиционном стиле, чем и прославила свое кафе на всю округу. Выставки А.И. в Проре (2002) и Вилиграде (2007) имели большой успех. Среди прочих галерей, с которыми поддерживались регулярные контакты, можно упомянуть галерею «Adam & Ziege (Porzellangalerie)» в пригороде Берлина Кляйнмахнов, галерею отеля "Caprice" Дорис Рицман на острове Рюген в Бинце, «Galerie Meyer», носящую имя своего владельца, в Люнебурге (Маер, предприимчивый романтик, начинавший с торговли судами в России и даже купивший однажды авианосец, нашел А.И. в Вилиграде, но выяснилось, что много лет тому назад он брал у него несколько картин в Москве для своей выставки в Гамбурге), «Galerie Am Kamp» Сильвии Хеншель в Тетерове и галерею Уты Драйст «Das Gelbe Haus» на хуторе в Техентине под Гольдбергом.
Хотя при жизни А.И. был известен главным образом своей керамической скульптурой и мелкой пластикой, основным предметом его страсти была живопись. По его выражению, она являлась для него «главным инструментом самопознания». Его день всегда начинался с живописи. Она занимала три часа с утра. Для занятий живописью он предпочитал свою московскую мастерскую, к которой был очень привязан и ради которой только и возвращался в Москву снова и снова (перевезти собрание целиком было трудно, так что об этой проблеме старались не думать, да и рука не поднималась разрушить это музейное, в буквальном смысле слова «волшебное» пространство). Это не способствовало организации жизни как целого, особенно потому, что в семье был мальчик школьного возраста, однако в насыщенном множеством культурных ассоциаций и реминисценций мире мастерской, представлявшем собою единственный в своем роде удивительный и неповторимый артефакт, концентрировался мощный заряд необходимой ему энергии. Однажды в очередной раз лопнули трубы, и помещение залило кипятком. А.И. прыгал в воду в обычной обуви до тех пор, пока не вытащил все стоявшие на полу картины. Его пришлось везти в Институт Вишневского. Он пролежал там больше месяца и чуть не умер из-за обнаружившейся аллергии на какое-то лекарство. На память об этом происшествии осталась висевшая на стене лютня, которая, лопнув, распустилась, как цветок. Женя Гор, давний приятель А.И., самоотверженно помогал мне тогда вывозить картины из мастерской, где долгое время стояла тяжелая влажная жара, домой. А.И. научился самостоятельно прочищать канализационный сток дома, но призрак потопа преследовал нас всю жизнь.
Только остававшееся после занятий живописью время посвящалось керамике, хотя это техническое обозначение и не дает представления о пластическом искусстве А.И., отличавшемся необыкновенным жанровым разнообразием. Когда идеи для большой работы не было, делались кормившие семью «безделицы». Они оформились в его руках в чудесный и разветвленный самостоятельный жанр совершенно «неприкладного» искусства. После перестройки все это не находило в Москве спроса из-за отсутствия пресловутого «среднего класса», для которого любовь к искусству являлась бы естественной жизненной потребностью, зато в Германии постепенно все больше завоевывало сердца интеллигентной публики. Чутье немцев поистине удивительно. В Шверинском лагере для переселенцев (в Görries'е), куда мы попали, приехав в город, выбранный нами из-за того, что неподалеку, в Гюстровском педагогическом институте, в свое время три года проработали преподавателями русcкого языка и литературы мои родители, А.И., сразу замеченный завхозом лагеря, герром Борхертом, за рисованием, тут же получил от него в подарок крепкий, хотя и не новый, мольберт, а также заказ расписать белый домик для подсобного инвентаря. Были выделены деньги на краски и кисти, и ко всеобщему восхищению, домик вскоре украсили охотничьи сюжеты (роспись можно было увидеть еще в 2010 году, хотя сам лагерь уже давно пустует). Через месяц, когда мы перебрались на свою новую квартиру на Дрэше (в городе, испытывающим дефицит населения, много свободного жилья), к нам прислали двух корреспондентов центральной Шверинской газеты («Schweriner Volkszeitung»), где 30 августа появилась большая заметка Юргена Зайделя под названием «Живописная керамика и образы новой родины» («Pittoreske Keramiken und Bilder der neuen Heimat») с портретом А.И. и фотографией его нового рисунка «Летучий корабль» (позднее он экспонировался иногда под названием «Вечное возвращение»). В сентябре А.И. уже предложили сделать экспозицию в помещении городского Шпайхера (так называются старые монументальные постройки городских складов, нередко использующиеся в функции клубов, выставочных залов и дворцов культуры). К тому времени у А.И. накопилось много вполне осмысленной графики, и экспозиция прекрасно вписывалась в живое фахверковое пространство. Ее посмотрели даже школьные учительницы сына, т.к. учебный год уже начался. На другое лето состоялась выставка А.И. в галерее Бютцова на Старой мельнице (1998), куда его пригласил Вольфганг Северин-Ибен, писатель и художник, почитатель и знаток русской литературы (в его библиотеке имелась даже Петрушевская!), а в 2001 году - в лучшем выставочном помещении города (Schleswig-Hollstein-Haus), где директором был в то время прославившийся в 2006 году на всю Германию своей выставкой Арно Брекера (главный скульптор Третьего рейха, замалчивавшийся в послевоенное время) Рудольф Конрадес. К нему нас записала на прием без всяких усилий с нашей стороны тогдашняя куратор буквы «L» в службе социального обеспечения (Sozialamt) Хелена Косак. Эта выставка называлось «Фрагменты прошлого» («Fragmente der Vergangenheit»), и о ней, как и о выставке в Бютцове, писал в местной прессе Вольфганг Северин-Ибен. Другая куратор буквы «L», Дагмар Бэссэль, опекавшая нас в нашей нелегкой ситуации, даже сама организовала выставку больших, формата ватманского листа, новых рисунков А.И. в помещении своего просторного офиса, что невольно упрочило наши позиции. В знак глубокой признательности А.И. подарил ей однажды чудесную, не имеющую копий, вещицу, которую мы в шутку называли «Мы» и считали подходящим вариантом семейного надгробия. Это было величиной в полторы ладони подвижное двухчастное изображение забавного автомобиля, где части прочитывались как изображения мужского и женского начал, а в середине, как в материнском чреве, в расположенном горизонтально запасном колесе, как на качелях, раскачивался мальчик. Благодаря Дагмар мы познакомились со скульптором Томом Ленигком. Он тоже сотрудничал с Вилиградом и выставлял вещи А.И. в своей берлинской галерее. А.И. к тому же периодически вел занятия по лепке с детьми, как в музее у Г. Крёнерт, так и в расположенном неподалеку детском саду и расписал там пространство лестничной клетки. Вся группа с двумя воспитательницами приходила к нему впоследствии на выставку «Фрагменты прошлого», где экспонаты разрешалось открывать, закрывать, раскладывать и переставлять, что вызывало большой энтузиазм. Детский сад назывался на платтдойч «Lütte Mecklenböger», и в газете, кажется, в «Шверинском курьере» за 29 ноября 2000 года появилась заметка «Guter Partner für Kinder, Jugentliche und Eltern» («Хороший партнер для детей, подростков и родителей»). На фотографии изображался улыбающийся А.И. вместе с детьми за лепкой. Спрос на преподавание был большой, но педагогическая деятельность сама по себе А.И. никогда не привлекала, кроме того, мы постоянно были в разъездах.
По причинам, связанным с особенностями нашего социального статуса, нам нельзя было систематически развивать все эти чрезвычайно дорогие для нас отношения в полезный официальный, как теперь говорят, «имидж». Следовало оставаться в тени, скрываясь от взоров широкой общественности (наши друзья из официальных инстанций неоднократно спасали нас от неминуемой гибели, опасность которой постоянно нависала над нами из-за нашей противоречащей всем существующим правилам неуемной подвижности; эта невероятная жизнь была бы невозможной также без бескорыстного участия А. и В.Маленковых и Г.Готтлиб, помогавших нам в преодолении бесчисленных бюрократических препятствий). Тем самым мы так и не достигли уровня минимальной стабильности и никак не обезопасили себя на случай непредвиденного развития событий - так и ездили между Москвой и Мекленбургом через чудовищный пропускник белорусско-польской границы с багажником, полным керамики, картин, альбомов, папок с фотографиями (сын занимался фотографией), книг и всякого повседневного инвентаря, включавшего палатки, подушки, спальные мешки, кастрюльки, походные примусы и т.п. - настоящий цыганский табор на колесах. Увлекательное описание этого маршрута, относящееся к лету 2001 года, содержится в книге Вольфганга Бюшера «Берлин - Москва пешком» (Wolfgang Büscher. Berlin - Moskau. Eine Reise zu Fuß. Rawohlt Taschenbuch Verlag), с которой я познакомилась, получив ее в апреле 2011 года в подарок от Г.Биленштейна, страстного библиофила. Когда в начале своей европейской эпопеи мы со всей поклажей колесили на «Жигулях» с московским номером по Парижу, местное чернокожее население приветствовало нас улыбками и жестами поощрения, чем очень поддерживало наши иссякавшие в пробках силы. Пропустив все сроки, я приехала в конце концов в центр допуска автомобилей (DEKRA) в надежде получить наклейку техосмотра, но мне сочувственно сказали: «Хотя мы и не имеем права отпустить вас на этой машине, мы не можем этого не сделать. Осторожно доезжайте до дома, но больше уже ездить не надо». Так мы распрощались с «Жигулями», потому что их знал в городе каждый полицейский.
Вечера мы обычно проводили дома, ужиная и занимаясь пустяками. Если случалось что-то интересное, ходили на выставки или в кино ( А.И. очень любил кино), изредка - в гости (обычно на чей-нибудь день рождения). Хотя каждый из нас в юности имел обширный круг общения, мы совсем удалились от московской жизни. В мастерскую порой забредали посетители. Единственным московским другом А.И. был чудесный и никому не известный художник Ю.Ярин, а все контакты носили исключительно домашний, камерный, характер. При случае раз или два в год к Юре с Галей присоединялись М.Гринберг со своей первой женой и брат, А.Ярин (иногда тоже с женой), которым показывались новые работы. Бывало, что они заходили по отдельности. Приятно было неожиданно столкнуться с кем-нибудь из старых знакомых на улице или на какой-нибудь случайной выставке. Одно время, когда А.И. купил видеомагнитофон (тогда это было большой редкостью), у нас дома собиралось пестрое общество связанных с Музеем кино московских киноманов, и мы смотрели, все, что только можно было раздобыть, хотя в те времена, как это ни комично, за это еще можно было получить срок (поэтому соблюдались правила конспирации). В частности, приходил со своей новой видеокамерой снимавший все подряд Б.Юхананов. Наш кудрявый двухлетний сын, самозабвенно бродивший в темноте среди взрослых ангелом с маленькой горящей свечой, попал тогда в один из его мрачных сюжетов, где эти планы чередовались с отснятыми в морге неэстетичными расчленениями мертвого тела (Б.Ю., cудя по всему, не углублялся в исследование природы визуального изображения, и часто позволял себе подобные вольности в обращении с натурой) .
Приблизительно раз в год или два устраивалась или происходила какая-нибудь публичная выставка с участием А.И. или его собственная. География этих выставок причудлива - то это музей города Фейтвиля в Северной Каролине (США), то Осло, то Киото, то вдруг Витебск (А.И. был в молодости очень похож на молодого Шагала), то почему-то Мельбурн и т.п. Как будто одновременно решалось две противоположные задачи: с одной стороны, осуществление акта презентации, а с другой, - его маскировка, чтобы никакой неподвижный постоянный наблюдатель не мог его заметить и поставить очередную галочку в своем авторитетном списке. А.И. очень не любил научную идею «инвентаризации», считая ее губительной для творческого процесса. Он по возможности избегал также каких бы то ни было совместных групповых акций (с которых все начинали в юности), пагубных для эстетики культивировавшегося им «личного» пространства. Например, он мягко, но упорно уклонялся от всех предложений своего давнего приятеля и нашего любимого московского художника Ф.Буха, большого почитателя идеи подобных проектов. Комментируя юбилейные и другие торжественные мероприятия, А.И. часто заострял внимание на их парадоксальности, состоящей в неизбежной подмене объекта почитания самими представляющими его участниками зрелища, которые, из-за того, что им это не заметно, оказываются в двусмысленном положении («Стали галлы каннибалы», - замечал он в одном из своих шуточных стихотворений).
После смерти А.И. в Германии из его московских знакомых мне звонили лишь все те же Ю.Ярин, М.Гринберг и Ф.Бух. Метафизически «параллельный» нашему с А.И. московский мир, исторически связанный с его давним первым браком, при печальном известии, пользуясь аналогией из физики, «вспыхнул» и устремился в область образовавшегося вакуума, увлекая за собою нейтральное окружение. Его нарушающая правила человеческих взаимоотношений экспансия в соответствии с законами сосуществования параллельных миров, имела для нас трагические последствия.
Среди московских выставок А.И. выделяются выставки у Т.Х.Метаксы в Государственном музее искусства народов Востока (1992) (его вещи всегда можно было купить под лестницей музея в открывшейся в 1991 галерее «Роза Азора» Лены Языковой), у К.В. Худякова и Н.А.Косолаповой в галерее М'АРС, с которой А.И. сотрудничал с момента ее образования в 1988 году (особенно выделяется выставка 2006 года), у Е.М.Зевина в Российской Академии искусств (2008) и Государственном Институте искусствознания (2005), цитадели русского искусствоведения, куда его пригласила ученый секретарь института доктор искусствоведения О.А.Пашина, в прошлом моя коллега по занятиям славянскими древностями, связывавшими этнолингвистическую школу Н.И.Толстого с кругом музыковедов Института им. Гнесиных, а представляла там главный редактор журнала «Русское искусство» старший научный сотрудник института О.В.Костина. Он контактировал также с искусствоведами входящего в презентационный фонд мэрии Москвы и Московского музея современного искусства журнала «Декоративное и прикладное искусство» (выставка «Просцениум» в филиале Государственного театрального музея им. А.А.Бахрушина Театральная галерея на Малой Ордынке, 2002, где куратором была заместитель главного редактора журнала С.Гусарова) и участвовал в монументальном проекте К.В.Худякова «Мир чувственных вещей в картинках» (по известной книге Яна Амоса Коменского), экспонировавшегося в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С.Пушкина в 1997 году. Для этого проекта А.И. сделал четыре больших скульптуры на тему «Религии мира». Три из них («Язычество», «Иудаизм» и «Христианство») были представлены в экспозиции. К выставке был издан превосходный каталог с фотографиями, выполненными А.Градобоевым, с которым мы поддерживали теплые дружеские отношения. Иллюстрации с работами А.И. можно найти и в других каталогах галереи М'АРС. Кроме того, он подарил в свое время несколько своих картин Аннамухамеду Зарипову, чья коллекция экспонируется теперь в самых престижных музеях России (например, в Русском музее Петербурга). Они попали в толстый каталог этого собрания, выпущенный к выставке в Русском музее, как и выполненные по заказу Зарипова шуточные керамические объекты («Рука Зарипова» и «Портрет Зарипова в виде Сфинкса»). Кроме того некоторое число картин А.И. находится в музеях Тбилиси, Новокузнецка и Витебска (музей Марка Шагала), а также в частных собраниях, главным образом в Германии и России. Он избегал продавать живопись. Лишь в последнее время этот принцип стал иногда нарушаться, т.к. нам давно хотелось сделать настоящий большой каталог, на который никогда не хватало средств. Несколько проданных в Москве по комичным ценам картин не помогли однако восполнить их недостаток.
Порою А.И. пробовал свои силы на каком-нибудь новом для себя попроще. Так в 2006 году он изготовил по заказу А.Коженковой костюм Тартюфа для известной постановки В.Мирзоева, а однажды совместно с Л.Орловой проиллюстрировал своими рисунками животных одну из входивших в начале перестройки в моду детских энциклопедий. Летом 2010 года вышел на экраны посвященный А.И. 20-минутный телевизионный фильм Е.Купреевой (СГУ ТВ, программа «Имена», выпуск 260) c использованием сохранившихся в семейном архиве видеоматериалов 1997 года Т.Савельевой, дочери индолога Л.В.Савельевой (ссылка, к сожалению, отсутствует в титрах), которую мы навещали в Тарусе перед поездкой в Индию; из-за вынужденной краткости сюжет самой Т.Савельевой включал лишь небольшую часть того, что было тогда отснято. Особенно информативен видеосюжет Е.Журавлевой, моей дочери от первого брака («Мастерская художника. Александр Лазаревич», ноябрь 2008, с последующим дополнением 2011 года), включающий живое непринужденное интервью с А.И. С видеосъемкой нам помогал также Н.И.Клейман. Хранящийся в семейном архиве материал, отснятый по его рекомендации М.Ладыгиным, находится в работе. О творчестве А.И. писали такие замечательные искусствоведы, как Ю.Герчук, В.Мейланд, А.Сарабьянов, И.Уварова, Л.Адашевская. Интервью с А.И. вошло в книгу Н.М.Демуровой (Н.М.Демурова. «Картинки и разговоры. Беседы о Льюисе Кэрролле». Вита нова, СПб., 2008). Благодаря содействию Н.Микоян нам удалось получить грант от фонда Сороса и издать небольшой каталог, статью для которого А.И. попросил написать меня, что я и сделала с большим удовольствием («Александр Лазаревич. Живопись. Керамика. Каталог». М., 1994). Несколько последних лет А.И. носил свои вещи в новую галерею «Радуга» на Рублевском шоссе к Г.И. Климовицкому, чем выручал от трех до восьми тысяч рублей в год. На выставке в Музее искусства народов Востока к А.И. подошел человек, который впоследствии стал нашим искренним и преданным другом. Он приехал в Москву из Тарко-Сале и случайно оказался у входа в музей. Это был А.Двизин, на протяжении многих лет остававшийся истинным почитателем таланта А.И. Его заметки о творчестве А.И. не опубликованы. Пока не опубликованы и воспоминания Г.Биленштейна («Episoden»), где порою тоже идет речь о нашем семействе (в декабре 2010 года, когда он навещал в Швеции свою отдаленную кузину Эрику фон Буксховеден, урожденную Биленштейн, его отъезд задержал сильный снегопад, и в возникшем разговоре неожиданно проскользнуло упоминание о «полярном исследователе», благодаря чему выяснилось, что семья мужа моей дочери, Кренкели, и разветвленная семья Биленшейнов, знаменитый родоначальник которой, языковед и этнограф пастор Август Иоганн Готфрид Биленштейн, преподавал теологию в Тартуском университете, - родственники).
Первая посмертная выставка А.И. «Чудесные миры Александра Лазаревича», приуроченная ко второй годовщине со дня его смерти, состоялась в Шверине в галерее М.Губин по инициативе и при деятельном участии Э.Сарнова («Wunderwelten von Alexander Lazarevich» - 09.06 -29.07.2011; по просьбе посетителей продлена и закрыта лишь 06.09). Информация о ней с небольшим комментарием, подготовленным мною совместно с Г.Биленштейном и А.Шлаухом, была размещена на сайтах журнала «Русское искусство» и Государственного института искусствознания, а также в немецком интернете (kulturblogs.de/welt/archives/221).
В Германии большую радость доставляло нам участие в традиционных керамических рынках, приуроченных к праздникам и выходным дням, особенно, если там можно было разбивать палатку, как, например, в Тетерове (Бург Шлиц, с ночевкой в деревне Карлсхоф в саду керамической мастерской Элке Штекхан), Клемпено/Klempenow (под Грайфсвальдом, где руина крепости-бурга, освоенная под рынок благодаря инициативе керамистов Тины и Йохена Лёбер, стоит на берегу реки) или на острове Узедом (в деревне Моргениц с ночевкой у пастора Фридриха фон Киммеля на поляне за церковью, в которой вечером в субботу всегда устраивался концерт, а потом все до полуночи пировали в саду). Летом эти три дня счастья (пятница, суббота, воскресенье) выпадали нам почти каждую неделю. Превосходными были также рынки в Бремене, Гамбурге (Альтонский музей), Дрездене, Нойбранденбурге, Больтенхагене, Бернау (под Берлином), Висмаре, Бад-Бевензене, Старгарде, Гельбензанде, Гросс Радене, Линдове, Уммендорфе, Леере. На рынках можно было узнать иногда самые неожиданные вещи. Например, в Гросс Радене, реконструированной шверинскими археологами славянской крепости-бурге 9 - 10 веков, в реконструированном огороде, мы увидели среди прочего грядку с растением, которое дало название русскому борщу (Boreschch). Растение до сих пор используется в качестве приправы, и растет теперь у нас на огороде. Если палатку ставить было негде, всегда находился гостеприимный дом - немецкая художественная интеллигенция в пику цивилизации расселилась по деревням, - готовый приютить наше странное семейство (А.И., всецело поглощенный своим, как мы это в шутку называли, «процессом», не говорил по-немецки, и, пытаясь высказаться по какому бы то ни было поводу, часто порождал невероятно смешные конструкции, например, свою композицию «Леда и Лебедь» он одно время упорно называл «Leda und Schwein», т.е. «Леда и свинья» вместо "Leda und Schwan"). Этот неамбициозный цеховой (ремесленный) тип презентации и бытования искусства, опирающийся на выработавшиеся в ходе длительного исторического развития формы человеческих взаимоотношений, оказался нам особенно близок, позволяя ощутить себя погруженными в живые глубины европейской культурной традиции (чувство необыкновенно приятное на фоне русской бездомности, скрывающейся за патетикой величия «культурной жизни», представление о которой именно по причине этой «бездомности» так сужено, что возможность самой жизни становится проблематичной). Ночью в палатке при свете свечи под треск кузнечиков было приятно открыть перед сном какую-нибудь книгу, чтобы прочитать несколько слов из далекого прошлого: «Хороши заурядные монахи. Нехорошо бросаться в глаза людям, как осенняя алая листва на далекой горе или одинокое дерево в поле».
Постепенно мы, как и все наши немецкие друзья, стали пользоваться гончарной посудой, в которой раньше не находили ничего особенного, хотя и знали о ней из японской литературы. Мы стали разбираться в оттенках и формах и предпочитать одно другому. Готфрид Биленштейн однажды заметил, что находит это примечательным, поскольку, по его наблюдению, русские никогда не пользуются красивыми вещами, а только хранят их где-нибудь на видном месте. Сам того не подозревая, он сформулировал одну из основополагающих особенностей русской культуры, имеющих далеко идущие последствия.
На рынках всегда происходило много неожиданных встреч, которые впоследствии развивались в целые самостоятельные сюжеты. Например, на тетеровском рынке в Бурге Шлиц (Центральный керамический рынок Мекленбурга) мы познакомились с Францем Поппе, скульптором из Варена. Он был захвачен искусством А.И. и стал его настоящим собирателем. В коллекции Поппе есть даже крупная пластика А.И. (например, большой «Носорог» с выставки в Вилиграде). Летом 2008 года он сам устроил выставку А.И. в своем саду на берегу Мюрицкого озера («Skulpturengarten am Blauеn Müritzwasserhaus»), где для мелкой керамики использовался стеклянный павильон теплицы (сад в Германии до сих пор является самостоятельным жанром искусства, и использование сада в функции галереи имеет эстетические, а не прагматические основания). Выставка продолжалась все лето и собрала много посетителей, т.к. Мюрицкое озеро представляет собою одно из лучших курортных мест северной Германии. В связи с этим событием в газете «Müritz-Zeitung» появилась иллюстрированная статья Ульрики Шубель под названием «Дали керамики приехал в гости в Варен» («Dali der Keramik» in Waren zu Gast»). На выставке побывали сотрудники музея Генриха Шлимана из соседнего Анкерсхагена. Античные мотивы и реминисценции А.И. не оставили их равнодушными, и на зиму выставка переехала в музей Шлимана. Шлиман, романтическая жизнь которого так тесно связана с Россией, что появление нашей семьи в этих краях похоже на факт его личной биографии, провел в Анкерсхагене свое детство. Здесь возле одной из самых старых церквей Мекленбурга, относящейся к началу 13 века, стоит типичной постройки пасторский дом, где жили его родители (отец Шлимана был пастором).
Среди случайных встреч на керамических рынках особо выделяются также встречи с гамбургским искусствоведом Станиславом Ровинским (Museum für Kunst und Gewerbe), который хотел сделать выставку А.И. в своем музее, и Гизелой Решке, удивительной художницей, работающей в редкой технике «пестрых бумаг», до сих пор востребованной в книгопечатании (см. ее книгу «Das Werkstattbuch einer Buntpapiererin»). Гизела заказала А.И. куклу по гравюре 18 века (Аугсбург, 1730), изображавшей представительницу этой профессии со всеми атрибутами ремесла. Ей в пару была сделана кукла мужского пола. Эти чудесные куклы попали потом на персональную выставку Гизелы в Музее Гутенберга в Майнце (7.06. - 23.09.2007). В другой раз Гизела, по просьбе мужа, заказала А.И. куклу, изображающую мастера масонской ложи (Гамбург - родина первой масонской ложи Германии, основанной в 1733 году). Мы навещали ее в Гамбурге и имели счастье видеть ее станковые работы, выполненные в ее абстрактной технике, во всем их объеме.
С керамическими рынками связаны все наши немецкие друзья - гончары, керамисты, художники или покупатели. Особенно близкие отношения связывали нас со скульптором Бернтом Пилемайером, Андре Шлаухом (керамика по археологическим образцам), Даниэлой Шульц (гончарная посуда в традиционном стиле Померании), Утой Драйст (осваивавшей любимое ремесло в лучших гончарных мастерских Евразии - от Британии, куда она приехала вначале, располагая единственным адресом, до Японии). Даниэла была автором первой немецкой статьи о творчестве А.И. («Alexander Lazarevitch. Die Puppe in der Puppe - mal anders» в журнале «Neue Keramik» № 10 за июль/август 1997), а Уте Драйст, у которой в саду построена редкая настоящая огромная печь для дровяного обжига в 2003 году организовала в своей мастерской в Техентине семинар под названием «Фарфор в дровяном обжиге» («Porzellan im Holzfeuer»), куда пригласила и А.И. «Симпозиум» (так это называлось по-немецки), состоявший в недельной совместной работе нескольких керамистов, заключавшейся торжественным обжигом, завершала выставка. Благодаря этому семинару мы смогли ближе познакомиться с Мартином Мёвальдом из Халле и его волшебной техникой бумажных картинок. Подружились мы и со многими устроителями рынков - Р.Бёкенхеуером (Больтенхаген), М.Данеггером (Моргениц), И.Шпаринге (Леер), Р.Майнеке (Гамбург), Й.Шмидтом (Бремен), П. и М.Фассунге (Тетеров), Т.Штайленом (Нойбранденбург), Х.Шуманом (Висмар), Т. и Й.Лёбер (Клемпено). Среди наших друзей-покупателей (русское слово «покупатель», связанное с уничижительным «купить за деньги», плохо подходит к посетителям керамических и других ремесленных рынков, представляющих собою не мрачное явление купли - продажи, а радостное общение равных и независимых партнеров на этом «празднике жизни») следует особо упомянуть романтическое семейство Штадлмюллер, состоящее из американки Даяны, румынского немца Йорга, биолога из Грайфсвальдского университета, и двух мальчиков, которые, будучи так называемыми «одаренными детьми», довели их до необходимости уехать в Америку, имеющую в подобных случаях значительные преимущества перед архаичной Германией (препятствия, преодолевавшиеся Даяной, отчасти сравнимы с теми, что пришлось преодолеть мне, и это нас невольно сближало). Правда старший сын Даяны от первого брака, остававшийся в Америке, и там попал в историю. Отправившись служить в армию как специалист-компьютерщик, он испытывал непреодолимое влечения к разного рода искусствам и, по совету друга, решил было послать подборку своих стихов на всеамериканский конкурс молодых талантов, открывающий им двери во все вузы Штатов, однако в последний момент из застенчивости передумал. Поскольку ему тем не менее хотелось узнать реакцию устроителей конкурса на свои творения, далекий от поэзии друг, которому к тому же вовсе не улыбалось обременять себя каким бы то ни было вузовским образованием, решительно отправил их от своего имени. Каков же был ужас обоих, когда они заняли первое место. Одному не хотелось изображать поэта в вузе, а другой не мог скомпрометировать себя подлогом.
Нашей общей страстью с А.И. была дорога. Мы много путешествовали на автомобиле, а когда сын подрос, А.И., опираясь на опыт сына Готфрида Биленштейна Фридриха, имевшего большой стаж подобных странствий (он уже в десятилетнем возрасте проезжал по 100 км в день, а в 16 доехал таким образом до Марокко), стал ездить с ним повсюду на велосипеде. Так они объехали всю Европу. Однако больше всего А.И. тянуло на Восток. Он путешествовал по Кавказу (здесь он однажды едва не погиб, сорвавшись на леднике перевала Лосих) , Средней Азии, Ирану, Сирии. Любил пустыню, горы и лес. Большими событиями для нас стали Америка (1993), Египет (1996), Норвегия (1990, 1991 и 2001) и Турция, когда мы побывали в раскопанной Шлиманом Трое (1998), привезя с собою оттуда купленную на память у местного ремесленника фигурку Троянского коня (один из любимейших пластических сюжетов А.И.). Она воспроизводила здешнее мемориальное сооружение, явившееся прототипом для аналогичного памятника в Анкерсхагене. В Норвегии, на родине викингов, в нашем распоряжении оказалась даже чья-то личная гора c метеорологической станцией на вершине, предоставленная нам на время опекавшими нас в Страуме под Бергеном друзьями, известными норвежскими керамистами Оддом и Кари Гьерстад, повторившими в молодости вместе со своими маленькими детьми на небольшом суденышке некоторые оригинальные маршруты предков (в их мастерской А.И. работал дважды по нескольку месяцев в связи со своими выставками сначала в Осло, в галерее Яна Фойнера, а потом в Бергене, в галерее 3,14). С горы открывался незабываемый вид на море и фиорды. Море и фиорды - национальное достояние Норвегии, поэтому, когда А.И. снимали для норвежского телевидения (программа «Norge rundt», NRK, 1990), его долго возили по горам, чтобы найти достойный фон для съемки. Впрочем, в самом сюжете он практически отсутствует, зато присутствуют русские символы: большая голова Ленина (в Осло есть такой памятник) и мелодия «Калинки» (все это сопровождается словом «erotisk», комментирующим демонстрацию произведений). В Америке, чье гостеприимство превосходило все возможные человеческие пределы, нас отвезли к океану, и это переживание тоже осталась с нами на всю жизнь, как и соприкосновение с американской системой воспитания детей. Мы познакомились с ней из-за того, что нашего сына пригласили посещать местный детский сад (это дорогое удовольствие оплачивалось кем-то из устроителей), а меня - сопровождать его первое время, чтобы ему не было одиноко. Он освоился и расцвел там однако буквально в течение недели. В Фейтвиле состоялась первая выставка его рисунков. Здесь он заработал на весеннем городском фестивале своими керамическими фантазиями свои первые деньги и купил себе на них несколько входивших тогда в моду машинок-трансформеров. Нас от всего сердца уговаривали остаться, но А.И. стремился к себе в мастерскую. Однажды к нему туда забрел странствующий канадец и предложил ему за его собрание миллион долларов. А.И., конечно же, отказался, рассказывая об этом, как о занятном курьезе. Повторенные А.И. для выставки в Фейтвиле композиции непроизвольно получились гораздо больше своих московских прототипов. Они были также светлее по колориту и, если так можно выразиться, «глаже», как будто там все росло, как на дрожжах. (Для каждой выставки приходилось много лепить на месте, т.к. трудно или даже невозможно было везти крупную пластику из Москвы). Северная Каролина, где мы жили, имеет своей столицей Шарлотт, город королевы Шарлотты. Названный так в честь Софи Шарлотты Мекленбург-Штрелиц, ставшей супругой британского короля Георга III за год до его основания, он располагается в графстве Мекленбург, а приютивший нас Фейтвиль из-за своего соседства со знаменитой военной базой Форт Брэг, полон обаятельных пожилых немок, которые в свое время не побоялись последовать за своими американскими возлюбленными из оккупированной Германии в далекую и враждебную им Америку. Одна из них, Фрэнки (Herta Ray), пережившая все ужасы войны и опекавшая нас, как собственных детей, навсегда осталась в наших исполненных любви и благодарности сердцах. Несколько больших керамических объектов А.И. украшают теперь гостиную Джо Эпли («an icon of Charlott»), бывшего в то время президентом Американского общества по связям с общественностью (PRSA) и международной сети PR-агенств WORLDCOM, который сыграл важную роль в формировании соответствующей Российской ассоциации (РАСО) в частности благодаря своей программе стажировок. Мы часто вспоминали его уютный дом, где в биллиардной на радость детям царил большой розовый слон.
Зимой 2009 года А.И. с сыном провели, как всегда, «дикарями» полтора месяца в Индии, где произошло обострение его болезни, о которой мы не подозревали. Перед отъездом в Германию в июне 2009 г. мы посетили в Москве выставку коллекции Франсуа Пино в арт-центре «Гараж», где присоединившийся к нам А.Двизин нечаянно сфотографировал А.И. на фоне известной композиции индуса Субодха Гупта («Голодный бог»), представлявшей собою огромный череп из индийской кухонной утвари (на фотографии он присутствует лишь в виде блестящего металлического фрагмента фона). А.И. поразил погребальный обряд индусов и ночи, проведенные в пустыне под звездами. В нем была врожденная тяга к голосам муэдзинов, буддийским флейтам, индийским рагам, китайским притчам. Даже посмертная статья о живописи А.И. Ю.Я.Герчука («Экспансия световой энергии. Искусство Александра Лазаревича»), как по заказу, вышла в свет в первом номере журнала «Собранie» за 2011 год в «японской» обложке. Мы привозили отовсюду образцы местного музыкального искусства и музыку экзотических традиций, так что звуки Махакалатантры раздавались у нас дома еще в те времена, когда здесь о них почти никто еще не слышал (в Америке мы с шестилетним сыном часто ходили в Фейтвильскую городскую библиотеку, где все это, превосходно документированное, стояло в открытом доступе, т.к. «закрытого доступа» там не было, и можно было пополнять свои запасы до бесконечности). Даже бабушка А.И. имела в своем облике что-то китайское. Сохранилась ее фотография в виде китаянки с зонтиком. А.И. дарил мне восточные книжки, и таким образом у нас собралась целая библиотека. При этом сам он, как правило, не читал ничего, относящегося непосредственно к восточной учености, предпочитая подобный опосредованный контакт с нею; так ему удавалось невзначай извлекать для себя исключительно «художественные» фрагменты, оставляя в стороне все «теоретическое» или «поучающее». Некоторые восточные мотивы в творчестве А.И. рождали настоящие шедевры (таковы, например, «Домик гейши» или объекты, связанные с даосскими притчами - «Притча о бабочке» и «Разговор Света и Небытия»). Следы путешествий были повсюду в нашем быту в виде разнообразных маленьких предметов, экзотических колючек, камней, карт, карточек, путеводителей, открыток, билетов на всевозможные виды транспорта и других бумажек. Например, я бережно, как письмо, храню лист оберточной бумаги с автопортретом Гойи из продовольственного магазина местечка Фуэндетодос, где стоит родной дом Гойи, о котором А.И с сыном не подозревали, когда неожиданно выехали к нему на своих велосипедах, путешествуя по Испании. Когда мы смотрели на море с меловой скалы, откуда любил рисовать Каспар Давид Фридрих, или выглядывали из окна дома Рембрандта, мы невольно примеряли на себя разнообразные «пространства зрения», выстраивавшиеся в подобие уходящих в глубину истории анфилад. Нашим любимым художником дверей и анфилад был Вильгельм Хаммерсхой (1864 - 1916), любимый художник Рильке (его большую выставку нам удалось посмотреть в Гамбурге).
Был и домашний вид путешествий, очень любимый как отцом, так и сыном - однодневные лыжные походы зимой и однодневные велосипедные поездки летом. Кроме того, как в Германии, так и в деревне Пудышево у нас было по резиновой лодке. В северной Германии, где мы жили, много озер и каналов, а в деревне протекает река Осуга, приток Тверцы, впадающей в Волгу; по Тверце можно за три дня доплыть по течению до Твери.
Именно в путешествиях рождались идеи новых работ А.И., особенно живописных. Живопись его почти вся сводится к фрагментам странствий, сжатым в своеобразный иероглиф. Позднее у нас появились даже теоретические соображения по этому поводу: мы решили в конце концов, что мы, по сути дела, являемся именно «дорогой», представляющей собою траекторию движения некоторой «энергии», с помощью которой формируется это «длинное тело жизни» (нам нравилось это индийское понятие, как и многие другие находки П.Д.Успенского, в частности, его открытие «иероглифов» как формы внутреннего опыта). Сын, когда был маленьким, говорил, что картины А.И. похожи на иконы и планы. Пространство храма и связанная с ним философия света на самом деле оказали воздействие на формирование художественного языка А.И. в юности. Нашему последнему путешествию, идея которого родилась после неправдоподобно великолепной берлинской выставки, посвященной культуре Камбоджи («Angkor. Götliches Erbe Kambodschas» в помещении Martin-Gropius-Bau, 05.05 - 29.07. 2007), и состояла в том, чтобы отправиться в Камбоджу по реке Меконг, не суждено было осуществиться. Я повторяю теперь по необходимости многие наши маршруты с ощущением живого присутствия А.И.
«Разум пространства» всегда как бы «обволакивал» наше существование, часто подсказывая смыслы, решения и поступки. Например, в недавних беседах с мамой А.И., Алисой Семеновной, выяснилось вдруг, что она часто ходила с ним маленьким в гости к родственникам на Покровский бульвар. Они жили в Трехсвятительском переулке, я же с родителями и маминой сестрой, тетей Таней, - в угловом доме напротив, едва ли не ежедневно разглядывая дверь их подъезда со своего балкона на 7 этаже. В нашей комнате большой коммунальной квартиры, по рассказам мамы, до нас была мастерская какого-то художника. Вид этого переулка является моим первым детским воспоминанием, относящимся месяцам к 11: меня уложили спать в коляске на балконе, а я выбралась из одеяла и, свесившись через перила, стала смотреть вниз на переулок и бульвар, по которому медленно ехало два автомобиля ЗИС - белый и черный; выглянувшая в окно мама тогда очень испугалась. В нашем подъезде до отъезда в эвакуацию жила М.Цветаева - это был ее последний московский адрес, - и мама говорила потом, что хорошо помнит ее фигурку в беретике и мальчика с нею. Это пространственное совпадение тоже оказалось очень глубоким. Сам балкон как бы перешел ко мне из ее опыта (я имею в виду ее берлинское переживание балкона), а мои по инерции практически всегда «белые» машины порой вступают в неожиданные диалоги со встречающимися на их пути «черными».
Большую роль в нашей жизни сыграло соприкосновение с культурным пространством Сан-Сусси, т.к. наш друг Готфрид Биленштейн из деревни Ябелиц (где и правда много яблок, усиливающих ассоциацию с «раем на земле») неожиданно переехал в Потсдам и поселился в парке Сан-Сусси, в двух шагах от Шарлоттенбурга, в вилле кронпринца Фридриха Вильгельма, построенной в стиле раннего итальянского Ренессанса и носящей название «Римские купальни» (Romische Bäder) из-за существующих там на самом деле стилизованных терм. Хотя в парк Сан-Сусси последнее время запрещено въезжать даже на велосипедах, мы получили право ставить свою машину в саду, за углом этого романтического владения прусских королей, где привратником был красивый негр. Сыну особенно нравилась могила Фридриха Великого, похороненного, согласно своему завещанию, в обществе своих одиннадцати собак. На его надгробной плите почти всегда лежит несколько картофелин, потому что ему принадлежит честь введения картофеля в немецкий рацион. Останавливаясь в Сан-Сусси, мы гуляли с Готфридом по сохранившейся здесь в целости и сохранности знаменитой русской деревне Александровка, являющейся одним из любопытных памятников русско-немецких культурных связей.
Наследие А.И. включает помимо всего прочего сборник шарад. Я получила его в подарок от него ко дню рождения с трогательной надписью еще в 1984 году, когда ничто не предвещало неожиданного поворота в нашей судьбе. Увлечение шарадами выражает одну из глубинных особенностей художественного дарования А.И., связанного с острым переживанием предметного мира как «загадки Сфинкса» (любимейшая из его метафор). Одна из шарад с шуточным пояснением «Перевод с германского» является особенно важной для него формулой, представляющей собою своеобразный комментарий к выпавшим на нашу долю странствиям: «Число, частица, способ измениться/С путем и благочестием должны в разгадке слиться» (разгадка: «Пи-ли-грим»).
Другая шарада, озаглавленная «Из Данте» и имеющая своей разгадкой слово «парадиз», предлагает оригинальную концепцию «рая», в которой «рай» предстает структурой, рождающейся из элементов «ада»: Итак, я оказался в середине./ Как описать визжащий этот смрад,/ Где безраздельно царствует гордыня,/И вещества предательством кипят?// Кипят и вмиг становятся началом,/ Но тут же восполняются стократ,/ И вновь огонь язвит их мощным жалом.../ Как описать зловещий этот чад?// Чад становился гуще, я - бледнее./ - О, Боже, помоги уйти назад./ Конца я жажду - о, предлог скорее,/ Предлог уйти, я ужасом объят!// ... // Объят я Милостью, конец стенанью,/ И целого огни уже горят,/ Огни блаженных, кротких упованье -/ Сильней бриллианта в тысячу карат! («пар» + «ад» + «из»).
Главным учителем в юности А.И. был чудесный московский художник Б.П.Чернышев, с которым А.И. даже родился в один день и прожил на свете почти одно и то же количество лет. Среди современных художников А.И. более всего выделял Фрэнсиса Бекона. Два его последних рисунка, сделанных в больнице, являются вариацией на тему распятия, как она представлена у Бекона. Последнее время А.И. увлекался поэзией Элиота и Одена и перевел на русский язык «Квартеты» Элиота, а также его «Пепельную среду» и «Полых людей». Переводческая деятельность А.И. особенно активизировалась во время наших длительных переездов на автомобиле, когда я сидела за рулем, а он, углубляясь в текст, зачитывал нам с сыном переводимые фрагменты, советуясь порой, как лучше передать то или иное значение, что очень оживляло путешествие. Забавными были также спонтанно возникавшие горячие дискуссии об общих принципах перевода. Сын убеждал А.И. больше обращаться к контексту, а А.И. предпочитал углубляться в смыслы отдельных слов, которые пытался извлечь из своих интуиций и доступных на данный момент словарных источников. Книга Элиота, которую мы подарили ему ко дню рождения - она долго, больше месяца, шла по почте, кажется, из Англии, что совершенно нетипично для немецкой книжной торговли, где любая книжная диковинка, будучи заказанной, приходит в магазин, если не на другой день, то уж максимум через неделю, - исчезла у меня дома в Москве из плетенного ящика с последними книгами А.И., куда я поставила ее своими руками, чтобы с ней, не дай Бог, ничего не случилось. Наверное, ему было жалко оставлять ее пылиться на земле.
Последнее время из-за большого спроса на вещицы вроде «Искушения святого Антония» и «Дома Дюрера» (расписанный эротическими мотивами раскрывающийся бегемотик с фигуркой погруженного в чтение монаха внутри и аналогичный ему носорог, обыгрывающий дюреровскую тему меланхолии) А.И. хотелось сделать для своих немецких почитателей небольшой керамический объект, который бы изображал какое-нибудь немецкое стихотворение. Он просил найти ему что-нибудь не очень длинное. В результате мы остановились на стихотворении Гёльдерлина «Hälfte des Lebens» («Половина жизни»): Mit gelben Birnen hänget/ Und voll mit wilden Rosen/ Das Land in den See,/ Ihr holden Schwäne,/ Und trunken von Küssen/ Tunkt ihr das Haupt/ Ins heilignüchterne Wasser./ Weh mir, wo nehm' ich, wenn/ Es Winter ist, die Blumen, und wo/ Den Sonnenschein,/ Und Schatten der Erde?/ Die Mauern stehen/ Sprachlos und kalt, im Winde/ Klirren die Fahnen. К сожалению, этот замысел не был осуществлен.
В больнице, отказываясь принять внезапно открывшуюся нелепую реальность происходящего, А.И. сочинил для себя такую шуточную эпитафию: Вот человек из подвала./ Его постепенно не стало./ Он склонен был доверять,/ Но все любил проверять./ Любил свою старую печь,/ А печень не смог уберечь./ Любил он побыть в тишине/ И не стремился во вне./ Но куда-то все торопился,/ Однажды ни с кем не простился/ И удалился./ Напрасно поверив в свои ощущенья,/ Он просит прощенья, прощенья, прощенья. Мы даже критически обсуждали и редактировали писавшийся текст, всеми силами пытаясь отшутиться, в тайной надежде на то, что, как говорил А.И., «кто его знает, может быть, мы и проживем еще вместе всю эту зиму до самой весны, а, может быть, и до лета». Это «до весны, а, может быть, и до лета» казалось бесконечно долгим сроком, почти что вечностью. На листе одного из черновиков эпитафии приписано карандашом (ему уже было трудно писать): «Отсутствие желаний показать свои переживания есть свобода, наполняющая воздух атмосферой, делающей видимым его». По словам сына, эта фраза принадлежит режиссеру В.Чаплыгину (тетр «Поиск предмета»), появившемуся в нашем доме незадолго до настигшей его там смерти летом 2007 года, и речь в ней идет исключительно о «воздухе».
То, что произошло после смерти А.И. с его московской мастерской, представлявшей собою один из интереснейших памятников художественной культуры нашего времени, заслуживает специального описания. Его последняя керамическая композиция, изображающая присевшее на огромной ноге кособокое многоголовое черное глиняное чудовище с засасывающей дырой посередине («Индия. Предчувствие», весна 2009) визуализирует главное действующее лицо событий, загадочную ипостась русской культуры, знакомую всем из истории. Этот образ является живым посланием тем, кто принимал в них деятельное или пассивное участие, а также культурологам, психологам и историкам искусства.
2009 - 2011

О.А.Терновская

На главную страницу

Ключевые слова: %keywords%